Но сколько отчаянной иронии в этом временном
Но какое
колличество отчаянной
иронии в данном временном
сопоставлении...
пасхальным праздничным днем стал Ужасный суд, а крестить Столицу "пламенем и духом"
взамен Спасителя явился Сатана... В этом
чувственном нервическом соусе своей же
мысли видны шатания Булгакова касательно к своей думы.
Ироническое
шатание,
экзальтированная нервозность ощущаются с первых же
строчек романа,
где опять в мир явился некто и его не узнают на Патриарших свежие книжники. Воланд,
карающий зло,
дьявол,
повествующий от себя
евангелие, то кушать сатана-евангелист (!) - всё это не могло стать
без душевных смятений автора и не
отпечатлеться на
раздраженной атмосфере романа. В нервозности рассказа сквозит порой стремление освистать сатану.
По мере перемещения романа к финалу число роковых совпадений меж обреченным Ершалаимом и трагикомической Столицей тревожно нарастает. Евангельская глубина
прочитывается уже и на уровне мелких элементов, опять и вновь подчеркивается Булгаковым сакральность столичной части слова: "рифмуются" балкон прокуратора во Дворце Ирода Знаменитого и балкон больницы ирода Стравинского под Столицей; невозможно не приметить
перекличку и 2-х садов романа в романе - Гефсиманского у стен Ирода Аргиппы в Ершалаиме и Александровского
сада у Кремлевской стены. И там и здесь случается
встреча героя с приговором
Провидения: в
Саду Иешуа начинает свой линия на крест, там же
Иуда получает достойную кару (кара как
рандеву с представительницей слабого пола-смертью). В саду Маргарита,
явившись на
рандеву с мастером (заключительный
раз они сидели на данной скамейке, тут), узнает от Азазелло, собственно инфернальный мир
реален и
собственно судьба её решена; перекликаются в романе и два единственных водоема - Патриарший и Соломонов пруд.
